– А Бог и не должен никого беречь. Человек сам отвечает за свои поступки. За то, что мы с тобой в Турцию приехали. Бог никакой ответственности не несет.

– Возможно, но хотя бы поберечь мог бы.

– Человек должен сам себя беречь. Свет, я что-то не пойму, к чему ты этот разговор завела?

– К тому, что, если я сейчас убью Экрама, Бог меня простит или нет?

– Как это ты его убьешь?

– Да хоть как. Убью, и все. Скажи мне, а за убийство Бог наказывает?!

– Ты что, забыла про заповеди? В одной из них так прямо и говорится: «Не убий».

– Ну, а если я покаюсь? Ведь люди же приходят в церковь и замаливают все грехи. Это нормально. Говорят же, что Бог все прощает.

– Если бы Бог все прощал, тогда все бы начали убивать. А хотя кто его знает. Каяться тоже можно по-разному.

Одни просто в церковь придут, свечку поставят и вроде как гора с плеч. А другие искренне каются. Нужно покаяться с душой, чтобы ты сама пожалела о том, что ты совершила преступление. Бог сможет простить только искреннее раскаяние.

– Но ведь я не смогу это сделать. Ты же прекрасно знаешь, что я не буду раскаиваться в том, что убью Экрама.

Просто я не знаю, тяжело жить с этим грехом или нет.

В книгах пишут, что убийцы затем не могут спокойно жить.

Мол, они по ночам очень сильно страдают. Им снятся те, кого они отправили на тот свет. От этого они иногда сходят с ума, а бывает, не выдерживают и являются с повинной.

– Свет, ты что надумала-то? – Ленкины глаза судорожно забегали, а губа слегка затряслась.

– Ничего. Просто больше я так не могу. Завтра будет то же самое, что было сегодня, и так каждый день… Тебе проще, а у меня дома двое маленьких детей, которые зачеркивают дни в календаре и ждут, что их мама принесет им денежки в клювике…

Встав с подоконника, я поправила халат и направилась к выходу.

– Свет, ты куда? – крикнула мне вслед перепуганная подруга.

– Иду брать грех на душу.

Пройдя по тускло освещенному коридору, я посмотрела на часы и отметила про себя, что уже ровно три часа ночи. Время так называемого глубокого сна. Дернув входную дверь за ручку, я убедилась, что она закрыта, и пошла в противоположную сторону. Впрочем, я и не рассчитывала на то, что входная дверь может быть открыта. Наверно, так думать было по меньшей мере очень даже глупо. Подойдя к комнате Экрама, я тяжело вздохнула и прислушалась.

За дверью была гробовая тишина. Тихонько толкнув дверь, я просунула голову в комнату и увидела дрыхнувшего без задних ног Экрама. То, что турок был мертвецки пьян, не вызывало никакого сомнения. Рядом с ним, на кровати, лежала совершенно пустая бутылка из-под турецкой водки. Увидев на прикроватной тумбочке мобильный телефон, я быстро схватила трубку и пулей выскочила из комнаты.

У входа в свою комнату стояла Ленка, которая наблюдала за моими действиями со смертельным ужасом в глазах.

– Свет, ты что? – как-то безжизненно спросила она.

– Ничего.

– Откуда у тебя телефон?

– Экрам подарил… – съязвила я и посмотрела на подругу озлобленным взглядом. Меня взбесили ее бездействие, апатия и нежелание бороться с суровой действительностью.

– Как это подарил?

– Молча! – почти крикнула я и закрыла дверь в свою комнату прямо перед Ленкиным носом.

Правда, через несколько секунд я снова ее открыла.

– Свет, ты чего дверьми хлопаешь?

– А ну скажи-ка мне код России. Я хочу домой позвонить.

Ленка слегка потопталась. Затем зашла в комнату и закрыла за собой дверь.

– Давай телефон. Я сама наберу.

– Набирай.

Я протянула подруге трубку.

В тот момент, когда Ленка набирала мой домашний номер, она боялась взглянуть мне в лицо. Увидев, что по ее щеке потекли слезы, я широко открыла глаза и захлопала длинными ресницами.

– Лен, ты чего ревешь-то?!

– Господи, Свет, что ж теперь будет то?..

– И что теперь будет?

– Ты Экрама убила?

– Да не убивала я его. Он дрыхнет в стельку пьяный.

– А как же ты тогда у него телефон взяла?

– Очень просто. Сама подумай, как можно взять телефон у совершенно пьяного человека?! Элементарно.

Тем более что он ему сейчас без надобности. Он, видимо, сегодня что-то со своими дружками отмечал…. И перебрал. Очень даже перебрал.

– Свет, я набрала. Там твоя мама отвечает.

Мне показалось, что я просто задыхаюсь от счастья. Я выхватила у Ленки трубку и, смахивая слезы, произнесла:

– Мама, мама, это я. Это твоя дочь Света…

Глава 7

Дальше все происходило словно во сне. Мама рассказала мне о том, что сын не пошел вчера в школу, потому что у него болит живот. Он сидит дома, читает книги, а по вечерам тихонько плачет. Совсем тихонько, потому что мужчинам плакать не положено. Бабушка говорит, что в новой школе он очень плохо сошелся с детьми, можно сказать, что совсем не сошелся. Дети приняли в штыки ученика, который пришел к ним из школы для новых русских. К тому же Сашка честно признался, что его забрали из элитной школы только потому, что от него ушел отец и маме стало нечем за эту школу платить. Тут же за моим сыном закрепилось прозвище «безотцовщина». Его так называли все, даже те, у кого у самих не было отцов.

Новые учителя и новые дети оказались для моего сына самым большим и тяжелым испытанием. Я прокрутила в памяти все события и подумала о том, что я была буквально убита бегством своего мужа и поэтому совершенно не думала о сыне. Я вдруг вспомнила, какой испуг появлялся в Сашкиных глазах, когда он собирался в новую школу.

А один раз он так горько заплакал, что бабушка сжалилась и никуда его не повела. Ранее мой сын учился в классе, где было всего пять детей, а теперь… теперь целых тридцать пять. Сын не мог больше противостоять новым одноклассникам ни физически ни морально. И все же он пообещал им привести в школу отца, который обязательно надерет обидчикам уши. Класс жаждал крови, над тихим, воспитанным мальчиком потешались, кричали:

«Вон твой отец идет! Ай, я боюсь!» Ему ставили подножки, его обзывали и унижали при каждом удобном и неудобном случае. У бабушки при виде страдающего внука стало болеть сердце. А позавчера мой сын пришел с разбитым носом, из которого так и хлестала кровь, и точно такой же разбитой губой. Бабушка побежала к классному руководителю. Им оказалась молоденькая девушка, только что окончившая педагогический институт.

Девушка развела руками и посетовала на то, что в классе целых тридцать пять человек и она не в состоянии уследить за каждым из них. Мол, если мы хотим, чтобы к нашему ребенку был особый подход и особое отношение, то нам нужно возвращаться в ту школу, откуда мы пришли, потому что особый подход нынче стоит больших денег, а если у нас этих денег нет, то надо свыкаться с правилами обычной школы и жить по этим, устоявшимся годами правилам. Поэтому Саша пока побудет дома под предлогом того, что у него болит живот. Бабушка тихонько всплакнула и горько спросила меня, почему такие маленькие дети уже такие жестокие… Ведь мой сын, а ее внук совсем не хлюпик, который прячется за мамину юбку. Он просто хорошо учится. У него хорошие отметки.

Он очень умный, начитанный и вообще очень спокойный мальчик. Просто он не нюхает клей, не переносит табачный дым и не любит бесцельно гулять по улице… Я, как могла, попыталась успокоить свою маму и сказала ей, что скоро я вернусь и все наладится. Я обязательно пойду в класс, сяду вместе с детьми и убедительно с ними поговорю. Если это не поможет, то я поговорю с их родителями.

А затем дойду до директора. Если классная руководительница не справляется со своей работой, значит, надо найти другую, которая бы справлялась. Я знала, что, как только доберусь на родину, обязательно пробью стену жестокости и непонимания. А сейчас… Сейчас у меня просто не хватало сил справиться с самой собой. Все, что поведала мне моя мама о моем ребенке, навалилось на меня, словно снежная лавина, и давило так, что я просто не могла вынести этот груз. Ведь сын и дочь для меня – самые дорогие и любимые существа на этом свете, и я никак не могла допустить, чтобы у моих горячо любимых крох разрывались от горя их детские сердечки.